шиллингах и пенсах. Откуда возьмется доход, необходимый для женитьбы? Правда, у Роджера теперь есть стипендия, но он лишится ее, если женится; [65] у него нет профессии, пожизненные проценты с двух или трех тысяч фунтов, унаследованных им от матери, принадлежат его отцу. Этот наблюдатель постарше, должно быть, несколько удивлялся empressement [66] манеры обращения миссис Гибсон с младшим из сыновей, если предположить, что упомянутый наблюдатель был способен безошибочно читать в глубинах ее практичной души. Никогда еще она не старалась быть более любезной с Осборном, и, хотя ее старания не имели никакого успеха у Роджера и он не знал, что отвечать на ее тонкую лесть, неискренность которой была для него очевидна, он видел, что она намерена убедить его чувствовать себя как дома, и был слишком рад воспользоваться этой привилегией, чтобы пытаться глубже вникнуть в причину такой перемены обращения. Он закрыл на это глаза и предпочел поверить, что таким образом она старается загладить свой взрыв недовольства во время его предыдущего визита.

Результатом собеседования Осборна с двумя врачами были определенные предписания, которые, как стало очевидно, принесли ему большую пользу, и принесли бы, по всей видимости, еще большую, будь он свободен от постоянных мыслей о своей маленькой, терпеливой жене в ее уединении под Уинчестером. Он отправлялся к ней всякий раз, как только удавалось, и благодаря Роджеру денег у него теперь было много больше, чем прежде. Но он по-прежнему, и даже, пожалуй, с еще большим упорством, противился необходимости рассказать о своей женитьбе отцу. Какой-то физический инстинкт заставлял его невыразимо страшиться всякого волнения. Если бы не деньги, полученные от Роджера, он, возможно, был бы вынужден все рассказать сквайру и попросить о необходимых средствах на содержание жены и ожидаемого ребенка. Но, имея на руках некоторые средства и тайную, хотя и виноватую, убежденность в том, что, пока у Роджера остается хоть один пенс, брат, несомненно, получит половину этого пенса, Осборн менее чем когда-либо желал разгневать отца, открыв свой секрет. «Не сейчас. Только не сейчас, — вновь и вновь повторял он самому себе и Роджеру. — Скоро. И если родится мальчик, я назову его Роджером». И тут поэтические и романтические картины примирения отца с сыном благодаря младенцу, рожденному в запретном браке, представлялись ему все более и более осуществимыми, и это, по крайней мере, позволяло отсрочить неприятность. Перед самим собой Осборн искупал чувство вины за то, что берет так много денег из стипендии Роджера, мыслью, что, если Роджер женится, этот источник дохода для него будет утрачен; при этом Осборн не пытался ставить какие-либо препятствия на пути к этому событию, напротив, способствовал ему, всячески помогая брату видеться с его дамой сердца. Размышления Осборна окончились тем, что он уверовал в собственное великодушие.

Глава 30

Старое и новое

Мистер Престон обосновался в своем новом доме в Холлингфорде после того, как мистер Шипшенкс удалился в один из городков графства — жить там в покое и почете в доме своей замужней дочери. Его преемник энергично принялся за всякого рода усовершенствования и, среди прочего, вознамерился осушить отдаленную и заброшенную часть пустоши, принадлежащую лорду Камнору и находящуюся вблизи владений сквайра Хэмли — вблизи того участка, на осушение которого сквайр получил государственную ссуду, но который, осушенный лишь наполовину, сейчас лежал заброшенным, и только штабеля замшелой плитки и линии взрытых борозд напоминали о несостоявшихся планах. Сквайр теперь редко ездил в ту сторону, но дом человека, служившего у сквайра егерем в те дни процветания, когда Хэмли могли позволить себе «охрану дичи», стоял вблизи заросшего тростником участка. Этот старый слуга и арендатор был болен и прислал в Холл записку с просьбой повидать сквайра — не для того, чтобы открыть какую-то тайну или что-то особенное сказать, просто, в силу феодальной верности, ему казалось утешением пожать руку и еще раз посмотреть в глаза хозяину и господину, которому он служил и предкам которого его собственные предки служили на протяжении жизни многих поколений. И сквайр так же ясно, как старый Сайлас, понимал обязательства, налагаемые этой давней связью. И хотя мысль эта была ему тяжела и он предвидел, что еще тяжелее будет ему вид участка земли, на краю которого стоял дом Сайласа, сквайр велел седлать лошадь и отправился в путь через полчаса после получения записки. Когда он подъезжал к дому, ему послышался стук лопат и гул множества голосов, совсем как год или два тому назад. Он с удивлением прислушался. Да! Вместо ожидаемого безлюдья и тишины — лязг железа, тяжелый стук опрокидываемых тачек с землей, возгласы и крики работников. Но не на его земле, более достойной расходов и труда, чем эта заросшая тростником глинистая пустошь, на которой сейчас работали люди. Он знал, что это собственность лорда Камнора, знал и то, что лорд Камнор и его семейство достигли больших высот («мошенники-виги!») и в богатстве, и в положении, тогда как Хэмли пришли в упадок. Но все же — несмотря на известные ему факты и вопреки здравому смыслу — сквайр немедленно разгневался, увидев, что его сосед делает то, что самому сквайру сделать не удалось, а этот тип — виг, и семья его в этом графстве всего-то со времен королевы Анны. Ему даже пришло в голову, а не попользовались ли они, то есть работники, его плиткой, благо она сложена поблизости. Все эти мысли, сожаления и вопросы теснились в его голове, пока он подъезжал к жилищу Сайласа и передавал лошадь на попечение парнишке, который до того все утро был занят, играя с младшей сестренкой в «домики» из заброшенной сквайром плитки. Но он был внук старого Сайласа и мог расколошматить всю эту краснокирпичную груду — одну плитку за другой, — и сквайр бы ему и слова не сказал. Он просто не желал, чтобы хоть одна плитка досталась какому-нибудь работнику лорда Камнора. Нет! Ни за что!

Старый Сайлас лежал в небольшом чуланчике, выходившем в общую комнату. Оконце, из которого поступал свет, глядело прямо на «угодья», как их называли, и в дневное время клетчатая занавеска была сдвинута так, чтобы он мог следить, как идет работа. Все вокруг старика, разумеется, сияло чистотой, и Смерть, всеобщий уравнитель, была так близка, что работник заговорил первым и протянул сквайру заскорузлую руку:

— Я знал, что вы приедете, сквайр. Ваш отец приезжал повидаться с моим отцом, когда он помирал.

— Полно, полно, приятель, — сказал сквайр, мгновенно растрогавшись, как